Январский туман

Я просыпаюсь в январском тумане,
По паспорту кажется израильтянин,
Вечно ползающий у фонаря
В поисках однокомнатного жилья.

В тон преобладающему серому,
С порядком испорченными нервами,
Без ориентиров в январском тумане
Просыпаюсь словно в остывшей ванне.

Ковыляю вперед немилосердно, лихо,
Наблюдаю последствия очередного сдвига.
Прочные непроницаемые материи
В том месте, где должны быть двери.

Мозг, как антенна ловит мнения.
Нет чтоб исчезнуть из поля зрения,
Принимаю сигнал, замедляю шаг,
Использую мозг, как мусорный бак.

Скажем, обесточенные femmes,
Которые щекочут себе нервы
Томиком проклятой поэзии,
Им что, больше делать нечего?

Ведь стих не крошечная истерика,
Как порционные судачки отмеренная.
Поэзия, это не увлечение!
Поэзия, это внутреннее кровотечение!

Это операция на открытом сердце
И похороны где-нибудь в Венеции!
Неизъяснимый чулан одиночества,
В котором таится великое зодчество.

Вычурные формы в духе Растрелли.
И ни одной двери! Ни одной двери!
Словом, в голове, ой как намусорено.
Прикусил язык дрянь-послевкусие.

Но что любопытно, кусок языка,
Который упакован в размер стиха,
В промасленную бумагу рифмы,
Оказывается не менее обширным

Чем другие печатные строки.
Да, дело видимо не в упаковке.
Дело в угрюмом табачном дыме,
В непрекращающемся нервном срыве.

В лишении себя чего-то важного,
Не канцелярского, не бумажного.
В гипертрофированном одном качестве
Характера. По сути мудачестве.

Язык прикусил. До слез больно.
Не люблю вкус собственной крови.
Плюю неуклюже пустыми словами,
Лежа голым в январском тумане.

Элегия печатного станка

В моём движение с четверга на среду

Скрывается нервозность, суета,

Шаги на первый взгляд уверенные чем-то

Напоминают шествие шута.

Я подарил прекрасному гандхарву

Набор свиных копыт на холодец,

А он воротит нос, неблагодарный!

Хоть полубог, а всё-таки подлец!

Над перегоном на забытый вторник

Творожная масса облаков

Плывет невозмутимо и покойник,

Что в среду умер, всё ещё здоров.

По-прежнему расстроена гитара,

Басит неистощимый Карабас

Но ариозо до того бездарно,

Что лучше бы он умер сей же час.

В походе на неверный понедельник

Я то барон, а то бродячий пес,

И обнаживший кости можжевельник,

Мне без конца цепляется за хвост.

Внутри однако расцветает лотос!

Я чувствую нездешний аромат,

И содержание подменяет форма,

И форма деликатней во сто крат!

Я греюсь воскресеньем беззаботным,

Но сильно дует по полу. Сквозняк

Вытягивает в сторону субботы

Все то что в жизни наперекосяк.

В субботу рано утром без причины

Отец Кондратий дрессирует дрель,

Какие-то небритые мужчины

В средневековье высадили дверь.

Оттуда вновь сквозит, оттуда сырость

Внезапно выбегает нагишом.

Горацио, мой друг, скажи на милость,

Раз истина дороже, то почём?

Стемнело. Дура пятница устало

Смывает тушь с ресниц и перед сном,

Укутавшись пуховым одеялом,

Считает летаргических слонов.

Устал и я, но всё еще читаю

Послание, что пришло из четверга:

"Дружище, ты всего лишь запятая

В элегии печатного станка."

Пейзанин и красотка

В горах беззаботный пейзанин
Влачился за юной красоткой,
По узким тропинкам спускаясь
В долину за хмелем и сыром,
Чтоб вновь возвратиться к вершинам
Где шапки снегов разбросала,
Как-будто модистка какая,
Нордическая природа.

Тем временем ветер парнишка
В тяжелых военных ботинках,
Обляпанных грязью и снегом,
Пинал безразличные листья
И диву давался, как двое
Прилично воспитанных граждан,
Шутя вытворяют такое,
Что даже дриады лесные
Развратницы и лицемерки,
Глаза прикрывая хохочут,
Щипают за ляжки сатиров
И шепчутся между собою.

Внезапно красотка, раскинув
Пошире проворные ножки,
Сказала пейзанину строго:
"Еби же, еби меня, сволочь!" -
И невозмутимый пейзанин
Подобно античному богу
Вошел. Очень скоро красотка
Забылась в потоке оргазма,
А ветер почистил ботинки,
И даже не обернувшись
Уверенной бодрой походкой
Отправился дальше на запад.

И только природа скрывала
От неутомимых влюбленных,
Что где-то закончилось время
Стремительно и безвозвратно.